в порыве откровенности Гагарин признавался, что приехать в страну Х – “страну свободы и героизма” (если, например, это была Куба), “страну мужественных людей и давних традиций” (Финляндия) – было его “старинной заветной мечтой”. Третьим пунктом шла благая весть: недалек тот день, когда жители и вашей страны тоже выйдут в космос (приняв, подразумевалось, дружески протянутую руку СССР). Затем следовал некий нейтральный, мало к чему обязывающий призыв: “Берегите нашу и вашу землю от тайфунов, от цунами, от войн!” Для финального аккорда приберегался тонкий комплимент: я поездил по вашей стране (городу, региону), здесь очень красивая природа, очень живописный ландшафт, очень вкусная еда – но что мне понравилось и запомнилось больше всего, так это люди. Вы и ваши соотечественники встречали меня так тепло, что знакомство с вами было самым главным событием в моей поездке. И раз так – расстояния больше не являются препятствием для взаимовыгодных отношений: “Хотя египетский Нил и русскую Волгу разделяют тысячи километров – они близки друг другу, как брат и сестра. Их связывает большая дружба народов”.
Он мог и не говорить этого, но услышав эту музыку, туземцы таяли – и запоминали момент встречи с Гагариным на всю жизнь; он тем временем паковал в чемодан очередной комплект символических ключей от города.
Все эти спектакли невероятно бесили американских наблюдателей, которые комментировали их со всей едкостью, на которую были способны. “С момента своего знаменательного полета, – ерничала засекшая его на Кубе Washington Post, – майор Гагарин останавливался во многих странных местах, над которыми он до того – якобы – просто пролетал. Финляндия, Британия, Болгария, Куба: нигде не упоминается о том, какое место для следующей поездки не входит в список его давних заветных мечтаний. Надо полагать, уж конечно, это не Соединенные Штаты: кубинское правительство, наблюдающее за утомительно односторонним характером воздушных сообщений между островом и США, уменьшило пассажиропоток до двух полетов в день, и майору Гагарину придется записаться в долгий лист ожидания, чтобы заполучить место для полета в северном направлении” [35].
Освоив придворный этикет и сформировав базовые светские навыки, он легко принимает сложные подачи очень непростых собеседников. Он не смущается, когда Фидель обращается к нему с предложением поучаствовать в напоминающем оперетту диалоге. “Вчера Гагарин на протяжении 4 часов 47 минут сидел и слушал речи Кастро. В какой-то момент Кастро повернулся к нему и в шутку заметил, что он проговорил уже столько, что Гагарин за это время мог бы облететь земной шар два раза. «Всего лишь полтора», – отвечал Гагарин. Кастро в ответ снова взялся за микрофон со словами: «У меня еще половина круга»” [34]. Он экспромтом – когда цейлонский премьер-министр пожаловалась ему, что у нее недавно убили мужа, – сообщает, что горит желанием съездить к его могиле и возложить цветы – чем, разумеется, мгновенно завоевывает расположение сиятельной вдовы [40].
Он преодолевает всякую зажатость – и когда в Осаке его приглашают на сцену японцы, выряженные советскими трактористами, – чтобы вместе с ними спеть “Подмосковные вечера”, он выходит и поет не ломаясь.
Он осваивает – очень быстро, уже к лету 1961-го – элементарный, но очень эффективный речевой трюк: запараллеливать местную, текущую тематику – с космической; иногда гагаринские конструкции выглядят настолько изощренными, что диву даешься его находчивости. Дарят ему англичане книгу Ньютона – он отвечает, что особенно это приятно потому, что его космический полет совершался по законам земного тяготения, открытым Ньютоном.
Приехав на ювелирный завод, он одаривает аудиторию уместным сравнением: “А ведь планета Земля – словно огромный бриллиант на ладони” [36].
Обедает в Каире наверху башни, в медленно вращающемся вокруг оси сооружения ресторане – что бы тут сказать? “Словно на центрифуге”, – пошутил Юрий Алексеевич, присматриваясь к движущемуся за зеркальными окнами красочному пейзажу [31].
Участвует, в ходе визита в Калькутту, в рекламной презентации – вряд ли осознавая, что это за жанр – чая “дарджиллинг”: “Я знаю, этот чай входит в ежедневный рацион миллионов рабочих. Надеюсь, в свой следующий полет в космос я тоже не позабуду захватить с собой индийский чай” [66].
Встречается со строителями электростанции – пожалуйста: “И у вас, друзья, космические трассы: чтобы летать в космос, необходимо создать космический корабль, для этого нужен металл, а чтобы выплавить металл, нужны руда, уголь, электроэнергия…” [37].
Чем бы эдаким взять химиков? “Мы, космонавты, по характеру нашей профессии, может быть, раньше, чем кто-либо, сталкиваемся с химией в ее чудодейственном проявлении. Возьмите, к примеру, топливо, которое двигает наши ракеты…” [37].
Ну, хорошо – а вот, к примеру, бросили его на винные погреба? Какая связь между космосом и дегустацией марочных вин? “В этих подвалах большое обилие замечательных вин. Пожалуй, придирчивый человек найдет здесь вино по своему вкусу. Позвольте пожелать вам заполнить существующие подвалы обилием медалей за замечательные вина. Если для этого не хватит металла на Земле, обязуемся доставить с Луны или других планет. Большое спасибо работникам сельского хозяйства и виноделам за ваш благородный труд” [34].
Кубинская студентка – “королева красоты”, “мисс фестиваль” – преподносит ему огромный букет цветов. Чмокнуть ее в щечку, приобнять – это понятно; ну а дальше? “Когда мне снова придется совершить посадку после космического полета, мне бы очень хотелось, чтобы местом такого приземления была широкая степь, на которой росли бы вот такие чудесные цветы. Я принимаю их как символ вечной молодости и дружбы” [39]. Контакты с царством растений бывали и менее безобидными. В школе в Киржаче устроили встречу с учениками, один вручал Гагарину модель ракеты – и по ходу умудрился задеть вазу с цветами: вода вылилась прямиком космонавту на брюки: “В космос летал – репутации не замочил, а в Киржач приехал – подмочил!”
Помимо школьников наиболее опасным видом поклонников были девушки – которые: а) дарили ему букеты; б) непременно хотели с ним поцеловаться. Разумеется, не такая уж тяжкая это епитимья – целоваться с девушками, однако публичное проявление сексуальности противоречило советским моральным нормам, и поэтому Гагарину приходилось держать себя, так сказать, на вожжах – и замирать истуканом.
“Ранняя” (когда еще на вопрос журналистов, какой момент был самый страшный, он, шутя только наполовину, отвечал – “Вот, когда женщина с цветами на меня набросилась” [65]) гагаринская манера целоваться с поклонницами особенно четко видна на знаменитой фотографии, где запечатлен его контакт с Лоллобриджидой. Дело обстоит следующим образом: это ОНА целует его, а он подставляет щеку и, чтобы не провоцировать ее на слишком длинный сеанс, смотрит ей не в глаза, а куда-то в сторону, не делая ни малейшей попытки прикоснуться к ней губами. Разумеется, подобное поведение вызывало насмешки или, по крайней мере, сочувственные комментарии иностранных наблюдателей: “Он несомненно очень робок. Когда девушки протягивают ему цветы, он приобнимает их, однако при этом несколько отстраняется влево